Я содрогнулся от сожаления, что такой безудержный полет фантазии мог сочетаться со столь нечистоплотной алчностью и вероломством.
— В Ипсуиче он тоже нашел для вас какой-нибудь камень? — спросил я.
— Нет. Он просил меня приехать туда, потому что не хотел, чтобы нашему разговору помешали. Он сказал, что нам лучше встретиться в каком-нибудь тихом местечке. Я полагаю, это связано с тем, что он собирался в Харидж.
Я кивнул, поскольку тоже так считал, хотя это было и не совсем по дороге, которая ушла несколько южнее через Колчестер. Однако Гревил выбрал именно Ипсуич на свою беду.
Вспоминая все, о чем рассказал мне Просс, я чуть не вздрогнул от страшной, еще не подтвержденной догадки.
— После того как рухнули строительные леса, — медленно произнес я, — когда вы перебежали через дорогу и увидели, что Гревил смертельно ранен... когда он лежал там с вонзившимся в него металлическим прутом, истекая кровью... Вы украли у него бумажник?
Моложавое лицо Пресса все как-то сморщилось, словно он собирался заплакать; он закрыл его руками. Я не верил ни в его слезы, ни в его раскаяние. Я не мог его больше выносить. Я поднялся, чтобы уйти.
— Вы подумали, что бриллианты могут оказаться у него в бумажнике, — с горечью сказал я. — И даже тогда, когда он умирал, вы были готовы ограбить его.
Он не отвечал, не пытался отрицать это.
Меня внезапно охватило такое негодование, что захотелось ударить этого человека, наказать его с такой жестокостью, которой я в себе и не подозревал. И я стоял, ясно отдавая себе отчет и дрожа от этих с трудом сдерживаемых эмоций, не в силах произнести больше ни слова.
Собираясь уйти, я в забытьи ступил на левую ногу, и возникшая боль показалась мне чем-то неуместным, однако, сделав три шага, я все же оперся на костыли, чтобы обогнуть перегородку, выйти в магазин и затем уже оказаться на тротуаре. Мне хотелось кричать об ужасной несправедливости смерти Гревила, о жестокости этого мира и взывать к гневу богов.
С невидящими глазами я стоял на тротуаре, не замечая прохожих, которым приходилось меня обходить. Нахлынувшая волна ярости и скорби обрушилась на меня и постепенно откатила, а я все еще дрожал от ее напора, словно в душе пронесся торнадо.
Только разжав челюсти, я понял, что они были плотно стиснуты, но гнусное чувство не отпускало.
Какая-то заботливая старушка, дотронувшись до моей руки, спросила:
— Вам помочь?
В ответ на ее доброту я лишь покачал головой, потому что никто не мог оказать мне помощь, в которой я нуждался. Это была душевная рана, и она заживала медленно, подобно тому, как сращиваются кости.
— С вами все в порядке? — вновь спросила она, глядя на меня участливыми глазами.
— Да, — с усилием выдавил я. — Спасибо. С сомнением посмотрев на меня, старушка пошла своей дорогой, а я, прерывисто вздохнув и возвращаясь к банальной действительности, вспомнил, что мне нужно позвонить по телефону для того, чтобы покинуть это место.
После того как в салоне-парикмахерской мне любезно, но не безвозмездно позволили воспользоваться телефоном, Брэд приехал за мной минут через пять. Запихнув костыли на заднее сиденье, я устало уселся возле него.
— Куда? — коротко спросил он, но в его лице тоже было уже знакомое мне участие.
— Даже не знаю, — ответил я.
— Домой?
— Нет... — Я немного подумал. Изначально я собирался до намеченной на семь встречи с Клариссой заехать к Гревилу домой, чтобы переодеться в свой костюм, который остался висеть у него в шкафу. Это все еще казалось лучшим, что можно было сделать, хотя мой энтузиазм по поводу предстоящего события уже поугас.
Поскольку было недалеко, мы добрались довольно быстро, и, когда Брэд остановил машину возле входа, я сказал ему:
— Пожалуй, я сегодня переночую здесь. В этом доме не менее безопасно, чем в любом другом месте. Так что, если хочешь, можешь сейчас ехать в Хангерфорд.
Судя по его виду, он был не особо счастлив слышать это, но лишь спросил:
— Мне приехать завтра?
— Да, пожалуйста, — ответил я.
— Заехать за тобой и отвезти тебя в офис?
— Да, будь добр.
Брэд кивнул, заметно успокоенный тем, что его помощь по-прежнему нужна. Затем он вместе со мной вылез из машины, открыл калитку, взял мою дорожную сумку и прошел со мной в дом, чтобы, осмотрев его снизу до верху, убедиться, что там нет ни воров, ни убийц. После его ухода я проверил, вся ли сигнализация включена, и поднялся в комнату Гревила переодеться.
Позаимствовав у него очередную рубашку и темно-синий шелковый галстук, я побрился поднятой с полу и положенной на белый комод его электробритвой, причесался его щеткой, найденной там же, и неожиданно поймал себя на мысли о том, что теперь все эти вещи стали моими, что я в его комнате, в его доме, в его одежде... в его жизни.
Я надел свой костюм, поскольку его был мне длинноват, и наткнулся на трубку от бейстера, по-прежнему лежавшую в нагрудном кармане пиджака. Положив ее на комод среди груды других вещей, я взглянул на себя в зеркало на стене, чтобы убедиться, что Фрэнклин-II не посрамит Фрэнклина-I. «На протяжении трех месяцев он каждый день смотрелся в это зеркало, — подумал я. — Теперь его отражение сменилось моим, и у человека, которому оно принадлежит, под глазами синяки, щеки ввалились, и, глядя на него, можно с уверенностью сказать, что ему не помешало бы недельку где-нибудь позагорать на солнце». Грустно улыбнувшись своему отражению, я вызвал такси и приехал в «Луиджи» на десять минут раньше.
Однако она уже сидела за маленьким столиком возле бара сбоку от ресторана, перед ней на фирменной салфетке стоял полупустой бокал с чем-то похожим на водку. Увидев меня, Кларисса поднялась, подставила мне в качестве светского приветствия свою щеку и жестом предложила сесть.